Версия сайта для слабовидящих
09.02.2022 08:28
13

Чему учит повесть «Станционный смотритель»?

maxresdefault-41-870x400.jpg

Повесть «Станционный смотритель», как известно нам со школьной скамьи, входит в пушкинский цикл «Повести Белкина» — собрание повестей, по объему подобных скорее новеллам и написанных от имени вымышленного лица — простодушного провинциального дворянина Ивана Петровича Белкина. Именно эта наивность придуманного Пушкиным автора обеспечивает дополнительный эффект объективности рассказа — добрейший, но недалекий Иван Петрович не делает глубокомысленных философских выводов и просто пересказывает услышанные им при разных обстоятельствах драматические, чувствительные или забавные истории. Вывод же предоставляется делать самому читателю.

«Станционный смотритель» — идеально подходящая для самостоятельных размышлений повесть с неоднозначным финалом. Начинается все с обычных бытовых заметок о нелегкой судьбе станционного смотрителя, которого может обругать и унизить практически любой проезжий, не только высокопоставленный чиновник или важный генерал с орденами, но и гусар, положивший глаз на молоденькую дочку такого бедняги. Как не берег добрейший Самсон Вырин свою любимицу Дуню, но и она, едва подросла, упорхнула из отцовского гнезда. А несчастный отец вне себя от горя — он боится, что молодой офицер, который увез его Дуню, вскоре натешится живой игрушкой, и надеется, что Дунечка вернется к отцу. Не зря в его домике на стене висит лубок, изображающий евангельскую легенду о блудном сыне — наглядный пример непослушным сыновьям и дочерям и вместе с тем образец безграничной отцовской любви.

Конечно, старый смотритель тревожится неспроста — он знает, что его Дунечка, какой бы очаровательной, милой и доброй она не была, не пара офицеру и дворянину. Он боится, что Дуня разделит судьбу тех несчастных, которых, как вспоминает сам Самсон, сегодня разъезжают в карете и одеваются в шелка и бархат, а назавтра метут улицу в компании приговоренных к общественным работам публичных женщин. Быть может, внимательная любящая мать сумела бы вовремя угадать неладное и уберечь Дуню от искушения, но для старика Вырина рано повзрослевшая дочка все еще оставалась ребенком.

Не выдержав ожидания, он узнает, где проживает похититель Дуни, едет в столицу и отправляется прямо на квартиру к неотразимому ротмистру Минскому. Но услышав речи оскорбленного отца и увидев упавшую в обморок Дунечку, Минский выставляет своего «тестя» за порог». Вырин возвращается к месту службы, с горя начинает пить и вскоре умирает, так и не увидев больше ни самой Дуни, ни ее соблазнителя.

А Дунечка в финале все-таки приезжает вместе со своими маленькими детьми на могилу отца, чтобы поплакать на ней вдоволь, раз уж ей не удалось получить отцовского прощения. Об этом рассказывает случайный свидетель — деревенский мальчик, который видел, как плакала и убивалась молодая нарядная красавица-барыня. Вот только ни богатый наряд, ни роскошная карета (на которой, между прочим, не было видно дворянских гербов) не доказывают, что Дунечка все-таки стала женой Минского и что эти милые детки признаны бравым гусаром как законные. Если она не жена, а содержанка, которая может опостылеть в любой момент, это разбило бы сердце ее отца, если бы он встал из могилы.

Так чему учит эта печальная история с открытым концом? Наверное, тому, чтобы подрастающие и совсем взрослые дети, и дочери и сыновья, жалели и берегли своих родителей и не были так беззаботны, как бедная Дунечка, которая, возможно, оплакивала не только смерть отца, но и свое положение, а может, и будущее, которое ожидает ее детей. Хотя пожалеть старика смотрителя стоило бы не только наивной Дунечке, но и красавчику Минскому, который, как ясно из текста повести, просто не видел в Самсоне Вырине равного себе человека. Это очень просто — прогнать беззащитного старика, который попытался вступиться за честь дочери, и в довершение всего предлагать ему деньги. Старый смотритель решил, что ему предлагают взять плату за позор дочери, что и ускорило его кончину. Словом, вина Минского несомненна, а вот почему он поступает так, а не иначе — это уже другой вопрос.